Про постапокалипсис (и фотографии «разрушенного мира»)
В фотографиях заброшенных объектов Арктики нас в первую очередь привлекает эстетика тотального разрушения мира людей. Возможно, сняты эти вещи во вполне обжитых и населенных местах, суть совершенно не в этом. В изображениях абандонов важен, в первую очередь, эмоциональный и духовный посыл, заключенный в них.
Сюжеты постапокалипсиса важно отличать от обычных забросов. Фотографии разрушенных церквей, брошенных лодок, покинутых изб, деревень или городов, промзон и прочих ебеней к постапокалиптичной тематике явно не относятся, так как одной лишь заброшенности — недостаточно. Определяющим фактором является наличие человека в кадре, именно он создает историю, которая рождается при взгляде на фото.
В целом же, к основным характеристикам «постапокалипсиса» можно отнести:
- Разруху, ржавое железо, опустевшие дома.
- Отсутствие людей, кроме одного или нескольких главных героев в кадре.
- Ощущение абсолютной свободы в философском, уголовном, психологическом понимании.
- Первобытность инстинктов и образа жизни.
- Осознание исключительности и силы героя, наличие у него оружия и необычной техники (яркое воплощение — машины и мотоциклы из Безумного Макса).
- Ожидание опасности, которой в кадре нет, но которая незримо ощущается.
- Атмосфера декаданса, безысходности, отчаянья, и в то же время - атмосфера первооткрывательства, характерная для всевозможных научно-фантастических произведений.
- Эстетика «панка»: доведенное до полного абсурда количество проводов, дизельных двигателей, или еще чего-то подобного.
Так получилось, что наши фотографии Русского Севера и Арктики во многом отвечают этим признакам. Именно поэтому наиболее популярными комментариями к ним у наших читателей являются отсылки к Безумному Максу (Фоллауту), Кин-дза-дза, Stalker и прочим постапокалиптичным сюжетам. Мы же сами, при взгляде на эти фотографии чаще думаем о вселенной «Чужого» или «Полдня», в его части, касающейся исследования погибающих планет.
Возможно, налет постапокалиптичности на наших фотографиях связан с тем, что мы и сами увлекаемся произведениями про жизнь после краха цивилизации, про постъядерный мир и прочее выживание, а также эстетикой разрухи и разрушения. И конечно, в первую очередь с тем, что мы сами чувствуем некую экзистенциальную постапокалиптичность, находясь где-нибудь в тундре, в абсолютной пустоте и заброшенности.
Фото с постапокалиптичными сюжетами
Здесь мы покажем фото заброшенных объектов, мертвых зданий, городов-призраков, военных объектов и малоизученных мест и сопроводим их некоторыми спонтанными фантазиями, рожденными по мотивам наших путешествий и, как правило, под влиянием алкоголя.
«По гребню сопок, которые сейчас выглядели просто черным силуэтом на фоне блекло-голубого ночного неба, в это время терявшего всякие цвета, ползла упряжка. На санях явно виделся такой же черный, как и сопки, силуэт человека, а за упряжкой традиционно бежали "собаки". Солнце светило с той стороны, и я все думал, видно ли меня? Но упряжка явно сейчас свернула ко мне. Я помахал рукой еще раз, скинул свое помповое ружье с плеча, и на всякий случай открыл затвор. Патронник был пуст, но мне всегда казалось, что правила этикета, если бы они существовали бы на самом деле, требовали бы этот самый пустой патронник предъявить любому встреченному человеку.
Орбитальная станция Мир-2 — гигантское сооружение, размерами сравнимое с Казахстаном, сейчас, в южной части неба как раз закатывалось за горизонт, освещенное солнцем. А упряжка, которую я так ждал, теперь стала почти уже не видна на фоне черной сопки. Я двинулся вперед.
Пол часа спустя мы сидели у крохотного костерка, который развел Оленевод из привезенных с собой щепок. Я-то просто пошел на охоту, а он ехал по своим оленеводческим делам. Мы, конечно, разговаривали на всякие отвлеченные темы, что мол сей год здесь "тепло", а линных гусей, мол, нынче, вообще полно. Гусей, мол, много, но они, мол, всю морошку сожрали. Морошки нет, но ладно, хоть грибов полно — оленям и "собакам" есть чем питаться. Мой пес был тоже со мной. Уже старый, без передних зубов, но закаленный во множестве походов, он сейчас лежал поодаль, и подозрительно смотрел на происходящее.
Надо специально упомянуть, кого ненцы называют Собаками. Вокруг саней сейчас сидели будто бы на корточках шесть штук оленегонных горилл. Да, эти прекрасные животные, когда привезенные в Метрополию с зеленого континента, сейчас держали в лапах древние обмылки нелегальных карабинов Токарева. Я лично предпочитал охотиться с ружьем, но таким людям, как оленеводы, конечно, было практичнее давать своим "собакам" нарезь.
Тут тоже надо пояснить, в эпоху великого объединения и модернизации была внедрена практика завоза на Север горилл из Российской Республики Конго. Оказалось, что гориллы значительно лучше справляются с оленегонным функциями, чем собаки»...
«Сидишь ты такой в каюте лодки. Погода плохая, но небо ясное, и поэтому в каюте стоит невыносимая жара, а снаружи в вантах воет ветер, но в общем место ничо так. Натага готовит нехитрый хавчик, я сижу, залезши в самый угол, за стол. Если попытаться посмотреть в заляпанный солью люмик, то там ничего нового не увидишь. Все те же небольшие скалы и каменистая сухая тундра, глядя на которую можно быть абсолютно уверенным в том, что в окрестностях этого места больше нет ни единого человеческого существа кроме нас двоих. Может, увидишь лениво бредущего где-то вдалеке дикого оленя, а может стаю гусей. Но людей тут нет.
Единственное развлечение в такой ситуации — слушать радио. И вот ты сидишь и крутишь ручку настройки. Иногда попадаются искаженные голоса радиолюбителей, но чаще — какая-то азиатская тарабарщина, завывания муэдзинов, либо русская служба китайского радио, где бесконечно рассказывают про рост акций или китайскую кухню. В общем, с тех пор, как перестало вещать "Радио Свобода" за вашу и нашу свободу, в эфире стоит тоска смертная.
Но вдруг сквозь шумы глухо пробивается какая-нибудь музыка. О да, это международное радио Румынии. А может, "Войс оф Америка". Ты аккуратно крутишь ручку, пока не добиваешься наиболее качественного звучания. Но что же это такое знакомое играет? Ну как же, как же его? Ах да, точно! Да это же "Колдплей"! Ты ставишь радиоприемник на полку и наслаждаешься модной музычкой. Да, вот так мы зажигаем. Только представьте, что эта музыка еле слышна, все шипит и иногда исчезает, а в сковородке булькает в собственном жиру "давленый гусь"».
«Никакой алкоголь, псилоцибин или что-то подобное не дает такого яркого прихода, как шок или похожее болезненное состояние. Вряд ли кто-то, испытывавший это, станет со мной спорить. Однажды, когда меня чуть не замочили на улице, то я, находясь без сознания прожил тысячу жизней. И вот в этот раз меня как-то накрыло ни с того ни с сего, после тяжелого перехода.
Шли где-то сто километров, на середине раздуло и разболтало. Под конец мы укрылись на одном острове за гальковой косой — раздувал северо-запад, что не предвещало ничего хорошего. Укрытие было плохим, но это было хоть что-то. Узкая коса защищала нас чисто номинально от волн, и я знал, что работать это будет только до тех пор, пока ветер не зайдет на север. Тенденция к этому явно прослеживалась уже несколько часов. Я так устал и замерз, что едва пожрав, вырубился прямо за столом. Но это был не сон, а именно переутомленный отруб с повышенной температурой и бредом. Правда, я еще и лимоновки с золотым корнем накатил. Ну просто устал и слишком сильно расслабился, оказавшись в безопасности.
И тут я все увидел и понял. Дело в том, что берега реки Лымбдаяха, что на Югорском полуострове на материке, километрах в пятидесяти на восток, сочатся молоком, так как там живет Каменная Мать. Она нас очень любит, и там будто бы находится ее грудь. Вся тундра источает это молоко, которое выступает из травы и из-под камней. Она родила всех вообще, но особливо она любит, конечно, людей. Всех остальных тварей она породила только для нас. И сейчас ее руки тянутся оттуда сюда. Пальцы ее сплетаются на этой самой косе, защищая нас от шторма. И вот уже я чувствую, как вылезаю из какой-то земляной ямы, облепленный грязью и щебнем. И никакая это и не яма будто бы, а вульва самой земли, спрятанная между двух серых скал. Я вылезаю из нее уже прямо такой как я есть — и вот я стою уже на берегу — в своей одежде, со своим любимым ружьем — любимый сын Каменной Матери.
Я тогда еще подумал, что должен и я испытывать к ней точно такую же взаимную любовь. Но как? Я же даже не знаю, как она выглядит со стороны. Я попытался поставить на ее место свою маму: что, если эта вот самая Гея была бы как она, только из земли и камней. Получилось — я даже заплакал от нежности. И вот я оказываюсь в каюте и будто бы меняюсь местами с тем собой, который плющится, скрючившись за столиком. И мы под защитой нашей общей Матери. Деревянно-пластмассовая капсула жизни, как мыльный пузырь, наполненный теплом и порядком, посреди враждебного холодного океана хаоса и прикрытый от неминуемого разрушения только парой серых каменных ладоней.
Все это очень смахивает на Семистрельную Икону. Короче хуйня это, забейте. "Во всей вселенной пахнет нефтью". Интересно, а есть в иконописной традиции какой-то более подходящий сюжет? Ну ведь иконы-то не с потолка берутся, а все оттуда же. И все это идет из самой вечности, из нашего дремучего матриархального прошлого и из тех самых времен, когда мы все вылезли из одной большой ямы в Земле».
И напоследок, чтобы проиллюстрировать, насколько одинаково «накрывает» людей Арктика, небольшой рассказ одного нашего виртуального знакомого — Георгия Гореловского, прожившего как-то пару лет и полярных зим на Мысе Желания Новой Земли:
«…Голая щебенка, изредка покрытая рыжим лишайником, оленьи потрескавшиеся рога, ажурный череп песца, огонек полярного мака – здесь на верхушке мира, у ледяных речек с дистиллированной водой. В ней нет ни рыбешки, ни микроба, нет ничего – льду века, он родился задолго до первого человеческого костра, - вода, которой нет ни возраста, ни цвета, ни химической формулы. И когда ты поймешь это, лежа на подушке, из соображений экономии набитой соломой, когда воск свечи пробуравит твою кожу и коснется белой кости, утратившей уже всю розовость жизни, ты увидишь, как легок и стремителен мой шаг, уносящий меня к обрезу берега по ровной и голой тундре, лишь слегка припорошенной радионуклеидами. И длинная тень скользнет по водам…
Но ничто не пристанет к стопам! Ничто не нарушит тишины и не изменит красок, которые ты увидишь как во сне, хотя жизни в тебе уже и не будет. А будет лишь свет, льющийся с небес, расстилающийся по земле тонким саваном и уплотняющийся до фиолетового цвета по горизонту. Этот фиолетовый обруч охватит ледники незримо сзади; вдали белый, как молния, промелькнет злой и голодный песец, разнесется грохот рушащихся в глубине континента ледниковых глыб, но это будет звук неземной, космический, он ничего не затмит и не нарушит, лишь ты в своем сосновом домике, сколоченном из обожженных паяльной лампой досок и обтянутом изнутри атласным батистом, перевернешься на другой бочок, захрустев соломой, и ледяная слеза выкатится из-под твоих век, закрытых душистой ладонью священника…
И ничто не изменится, и все останется. Лед, вода, скалы под пепельным снегом, фиолетовый обруч тьмы, лежащий за пределами видимости, и белый, как молния, полуголодный песец в узкой щели между низким небом и каменной тундрой щелкнет своей оскаленной пастью…»
